live, love, laugh
DOMINIQUE & NIKLAS
До-ми-ник.
Я снова и снова выстукиваю по крыше три колдовских слога.
Обычно, когда одно и то же слово повторяешь много раз, оно теряет свой смысл и стано-вится набором звуков, ничего уже не значащим. Но – не это слово, не это имя. Сердце твердит безостановочно, пальцы послушно ему вторят: «до-ми-ник-до-ми-ник-до-ми-ник-до-ми-ник-до-ми-ник». Не более часа по земному времени осталось до нашей встре-чи, и от этой мысли дух захватывает.
Дух захватывает еще и потому, что от ненадежно скользкой крыши до земли не меньше тридцати пяти футов. «Небольшой охотничий павильон» в Мёрбю, пристанище швед-ской линии Людей Льда, оказался размером с Гростенсхольм.
Дома, в Норвегии, я никогда не решался подняться на башню нашей родовой усадьбы – при жизни, конечно, в ином мире пока не возникало такой нужды. Мне оставалось вос-хищаться внучкой, облюбовавшей эту высоту с десяти лет, и посмеиваться над безус-пешными попытками сына и невестки запретить ей «молиться грозе».
Ингрид, Ингрид, еще одна душа, отмеченная родовым проклятием! Сейчас она выбрала верный путь, но что же будет, когда ее честный и порядочный супруг уйдет в мир иной? Сможет ли Ингрид в одиночку противиться злу, которое носит в себе? Мне некому мо-литься об этом, ведь я не истово верующий в бога Доминик.
До-ми-ник.
Как я и ожидал, высота меня больше не пугает, да и с чего бы – умереть второй раз я не смогу. Высота не пугает, но как-то по-особенному волнует, и я теперь понимаю, что зна-чит «стоять на краю пропасти». Это почти то же самое, что смотреть в глаза Доминика.
Помню, что это невозможно было как-то смягчить: каждый раз, встречаясь с ним взгля-дом, я падал в совершенно невообразимую бездну. Это невозможно было забыть. И да, это пугало. Не с самого начала: мы были слишком малы... а когда выросли – были слиш-ком увлечены семейной жизнью, чтобы понимать такие вещи. Не до конца – старость ко многому позволяет относиться проще. Но вот где-то там, в середине, и поместились на-ши несколько лет томления, голода, жажды… лихорадки в крови.
А теперь все начнется – или не начнется – вновь.
Проповедники вовсю убеждают людей, что в мире небесном все земные страсти ослабе-вают или даже уходят насовсем. Возможно, в христианском посмертии так и бывает, но я его не удостоился. Я, Никлас Линд из рода Людей Льда, буду жить в ином измерении мира столько лет, веков или даже тысячелетий, сколько понадобится для окончательной победы над основателем рода.
Стоит мне только вспомнить его, по спине пробегает неизбежная дрожь – как будто он слышит любую мысль о себе. Впрочем, он вполне может и слышать, откуда нам знать пределы его силы? Тенгель Злой перед своими потомками не отчитывается...
По счастью, в этом измерении я не одинок. Сейчас нас десять, с Домиником будет один-надцать, а через несколько дней двенадцатой станет Виллему – вряд ли земной мир удержит ее на больший срок теперь, после ухода Доминика. Ибо куда бы он ни напра-вился, Виллему всегда будет рядом, и это больше, чем узы брака или общее проклятье, – нет, это один из тех чертовых законов вселенной, которые нельзя нарушить. Вроде того, что дождь мокрый, а солнце поднимается на востоке.
И это просто чудо какое-то, что умереть в один час им не суждено. Иначе не было бы у меня даже этих двух или трех дней, ради которых я последние семнадцать лет держался в стороне от Мёрбю – ведь Доминик мог почувствовать даже такое мое присутствие.
Устав от бесцельных драм, скучая бесцветным днем,
Я был так наивно прям, надумав сыграть с огнем.
Отдав многоцветье тем осеннему блеску глаз,
Я думал о том, зачем, зачем Бог придумал вас –
Тех, кто сводит с ума без улыбок и слов,
Стоя рядом и глядя в окна небес,
Кто вливает дурман без вина и цветов,
Отравляя без яда хрупких принцесс...
(Майя Котовская)
Я был так наивно прям, надумав сыграть с огнем.
Отдав многоцветье тем осеннему блеску глаз,
Я думал о том, зачем, зачем Бог придумал вас –
Тех, кто сводит с ума без улыбок и слов,
Стоя рядом и глядя в окна небес,
Кто вливает дурман без вина и цветов,
Отравляя без яда хрупких принцесс...
(Майя Котовская)
До-ми-ник.
Я снова и снова выстукиваю по крыше три колдовских слога.
Обычно, когда одно и то же слово повторяешь много раз, оно теряет свой смысл и стано-вится набором звуков, ничего уже не значащим. Но – не это слово, не это имя. Сердце твердит безостановочно, пальцы послушно ему вторят: «до-ми-ник-до-ми-ник-до-ми-ник-до-ми-ник-до-ми-ник». Не более часа по земному времени осталось до нашей встре-чи, и от этой мысли дух захватывает.
Дух захватывает еще и потому, что от ненадежно скользкой крыши до земли не меньше тридцати пяти футов. «Небольшой охотничий павильон» в Мёрбю, пристанище швед-ской линии Людей Льда, оказался размером с Гростенсхольм.
Дома, в Норвегии, я никогда не решался подняться на башню нашей родовой усадьбы – при жизни, конечно, в ином мире пока не возникало такой нужды. Мне оставалось вос-хищаться внучкой, облюбовавшей эту высоту с десяти лет, и посмеиваться над безус-пешными попытками сына и невестки запретить ей «молиться грозе».
Ингрид, Ингрид, еще одна душа, отмеченная родовым проклятием! Сейчас она выбрала верный путь, но что же будет, когда ее честный и порядочный супруг уйдет в мир иной? Сможет ли Ингрид в одиночку противиться злу, которое носит в себе? Мне некому мо-литься об этом, ведь я не истово верующий в бога Доминик.
До-ми-ник.
Как я и ожидал, высота меня больше не пугает, да и с чего бы – умереть второй раз я не смогу. Высота не пугает, но как-то по-особенному волнует, и я теперь понимаю, что зна-чит «стоять на краю пропасти». Это почти то же самое, что смотреть в глаза Доминика.
Помню, что это невозможно было как-то смягчить: каждый раз, встречаясь с ним взгля-дом, я падал в совершенно невообразимую бездну. Это невозможно было забыть. И да, это пугало. Не с самого начала: мы были слишком малы... а когда выросли – были слиш-ком увлечены семейной жизнью, чтобы понимать такие вещи. Не до конца – старость ко многому позволяет относиться проще. Но вот где-то там, в середине, и поместились на-ши несколько лет томления, голода, жажды… лихорадки в крови.
А теперь все начнется – или не начнется – вновь.
Проповедники вовсю убеждают людей, что в мире небесном все земные страсти ослабе-вают или даже уходят насовсем. Возможно, в христианском посмертии так и бывает, но я его не удостоился. Я, Никлас Линд из рода Людей Льда, буду жить в ином измерении мира столько лет, веков или даже тысячелетий, сколько понадобится для окончательной победы над основателем рода.
Стоит мне только вспомнить его, по спине пробегает неизбежная дрожь – как будто он слышит любую мысль о себе. Впрочем, он вполне может и слышать, откуда нам знать пределы его силы? Тенгель Злой перед своими потомками не отчитывается...
По счастью, в этом измерении я не одинок. Сейчас нас десять, с Домиником будет один-надцать, а через несколько дней двенадцатой станет Виллему – вряд ли земной мир удержит ее на больший срок теперь, после ухода Доминика. Ибо куда бы он ни напра-вился, Виллему всегда будет рядом, и это больше, чем узы брака или общее проклятье, – нет, это один из тех чертовых законов вселенной, которые нельзя нарушить. Вроде того, что дождь мокрый, а солнце поднимается на востоке.
И это просто чудо какое-то, что умереть в один час им не суждено. Иначе не было бы у меня даже этих двух или трех дней, ради которых я последние семнадцать лет держался в стороне от Мёрбю – ведь Доминик мог почувствовать даже такое мое присутствие.