21.03.2016 в 07:12
Пишет Groemlin:XV.
РАЗРУШЕНИЕ ИДОЛОВ
« Мне рассказывали про одного врача еще дореволюционного времени, Он с детства приучил двух своих мальчиков каждое утро осматривать свои носки и заштопывать дырочку при первом ее появлении. Впоследствии один сын стал инженером, другой -- полковником, но эту привычку они сохранили на всю жизнь и удивлялись, почему этого не делают все, а предпочитают разнашивать носки до дыр величиною с ладонь.
Когда полным цветом распустится коммунизм, тогда большинство всех этих нудных бытовых мелочей отпадёт само собою. Но пока этого еще нет, пока бытовые мелочи тяжелым грузом наваливаются на жизнь людей, нужно все идолы разрушить, нужно мужчине перестать думать, что самими какими-то предвечными законами он освобождён от ряда скучных работ, наваленных им на женщину,-- стать с нею рядом, плечом к плечу, и так идти через жизнь.»«Стоят изображения из камня или дерева. И люди поклоняются им, считают их высшими существами, к которым непозволительно подходить даже с самой легкой критикой, которых следует благоговейно принимать такими, какие они есть.
Приходит время, и человек убеждается, что перед ним -- просто каменные или деревянные куклы, что они не только подлежат критике, но что критике даже делать нечего с ними, настолько они ничтожны и ненужны; единственное, что с ними можно сделать, это отправить их на свалку или в лучшем случае в музей.
В жизни людей, в их быту, в их нравах и воззрениях -- часто даже у людей самого передового образа мыслей -- еще несчетное количество этих божков, совершенно без всяких оснований вызывающих к себе самое благоговейное отношение, не допускающее никакой критики.
Когда думаешь о том, какими правами обладает сейчас у нас женщина, берет гордость и радость за неё. То, что еще на моей памяти было явлением самым обычным, то, что и теперь вполне обычно в большинстве стран, представляется нам теперь диким, почти невероятным пережитком.
Шел я раз, студентом, по улице. Пьяный мастеровой бил свою жену, державшую на руках грудного ребенка. Он сильным размахом бил ее кулаком в лицо, голова моталась, из носу текла кровь. Я и другие прохожие кинулись к нему, закричали, пригрозили отправить в полицию. Он насмешливо вытянулся и в виде "чести" приставил ладонь к виску.
-- Вин-новат-с!.. Тысячу раз прошу извинения! -- Потом обернулся к жене, грозно сверкнул глазами.-- Пойдем-ка домой! Там я с тобою поговорю!
Она взглянула на ребенка.
-- Господи, ты-то за что страдаешь!
Зарыдала и покорно пошла следом за мужем. Там, дома,-- она знала, и мы все знали,-- там никто не вправе за нее заступиться, если не дошло дело до угрожающих жизни истязаний. И если бы она ушла от мужа, полиция водворила бы ее к нему обратно. Здесь же; что мы видели на улице, было не что иное, как только "нарушение общественной тишины и спокойствия".
Другой раз было. Шел по улице каракалпак с женою. Он впереди, прямой, величественно подняв голову, а сзади, по его следам -- никак не рядом! -- его понурая жена с тупым, рабьим лицом; на одной руке она держала ребенка, другою придерживала тяжелый узел, бывший у нее на спине. А он шагал впереди с пустыми руками.
Польский писатель Вацлав Серошевский когда-то рассказывал мне. В Японии в железнодорожном вагоне он встал и уступил место стоявшей женщине-японке. Это вызвало дружный смех и недоумение всего вагона, как у нас бы засмеялись, если бы дряхлая старуха уступила место крепкому молодому парню. И помню, в Маньчжурии во время русско-японской войны. Стояли мы обычно в китайских деревнях, жили в фанзах бок о бок с их хозяевами и имели возможность наблюдать их жизнь. И вот -- обед. Сидят за столом одни только мужчины, все, начиная с дряхлого старика с редкой седою бородой и кончая двухлетним карапузом со смешной косичкой назади. А кругом стоят и смотрят женщины -- и бабушки, и жены, и сестры, и дочери обедающих. Сидеть за столом вместе с мужчинами им не полагается. Мужчины кончат, встанут, и тогда за стол садятся женщины.
В 1910 году проездом в Египет я остановился в Константинополе. Был какой-то большой праздник, по улице двигались веселые толпы, смеявшиеся, певшие, дурачившиеся. Но что-то в них было необычное, непривычное глазу, что-то не то, что на подобных же празднествах в Париже, например, или в Италии. И вдруг я понял: толпа была исключительно мужская. Не видно было женских лиц, не слышно было девичьего смеха, не было веселых ухаживаний, не было парочек, светившихся влюбленностью. Изредка только траурными тенями торопливо проходили черные фигуры женщин с опущенною на лицо густою черною вуалью-покрывалом; под нею белел выступавший кончик носа и таинственно мерцали черные глаза. Женщинам доступа на праздник не было. Им было только -- скука гарема и тайный разврат через подкупленных евнухов и служанок.
Мужчина и девушка полюбили друг друга, поженились. Но, оказалось, ни по характерам, ни по воззрениям, ни по привычкам они совершенно не подходят друг к другу. Была не любовь, а влюбленность, при которой они совершенно не сумели разглядеть друг друга. Однако они поженились, повенчаны и разойтись уже не могут, прикреплены друг к другу -- навсегда! Развестись можно было единственно в том случае, если одна сторона имела возможность доказать, что другая сторона совершила "прелюбодеяние". Да еще как доказать требовалось! Свидетели должны были удостоверить, что собственными глазами наблюдали самый факт прелюбодеяния. И с омерзительнейшими подробностями все это выкладывалось на суде. Наконец развод, скажем, разрешался. Но "виновная сторона" лишалась навсегда права вступать в новый брак. Женщина, как бы она с новым мужем ни любили друг друга, могла иметь от него только "незаконных" детей и была вынуждена выносить косые взгляды и пренебрежение добродетельных законных супруг. К каким ненужным трагедиям, к каким вопиющим нелепостям вел такой порядок вещей,-- перечитайте об этом в "Анне Карениной" или в "Живом трупе" Льва Толстого.
Как все это далеко от нас -- либо в пространстве, либо во времени! Совсем во всем равноправные с мужчинами, ни в какой области не уступающие им, длинною вереницею проходят перед нами стахановки полей и фабрик, ответственнейшие работницы, профессора, инженеры, летчицы, парашютистки, а не вечные только учительницы да артистки с писательницами. Смотришь на физкультурном параде: рядами проходят полунагие девушки с блестящими глазами,-- осетинки, узбечки, таджички,-- стройные, мускулистые, овеянные воздухом и солнцем, не стыдящиеся своей наготы, как будто пришли к нам с какого-то древнеэллинского празднества. С ними рядом их товарищи -- парни. И подумать только: матери их -- и те еще продавались девочками старикам, закрывали паранджою цветущие лица, становились домашней скотиной мужа и сами считали за великий стыд открыть перед посторонним мужчиною даже лицо!
Поженились парень и девушка. Но оказались совершенно друг для друга не подходящими. Да и легко ли неопытным молодым глазам, притом отуманенным влюбленностью, с первого раза без ошибки выбрать себе на всю жизнь спутника и товарища? А у нас теперь: стала совместная жизнь невмоготу -- и разошлись, без ненужных трагедий.
У нас зорко охранены законом со всех сторон права женщин. Все это так. Однако до полного равноправия очень еще далеко женщине и у нас. Иногда это лежит в самом существе дела. Разошлись муж и жена, у них ребенок. Муж добросовестно платит алименты. Но разве это хоть в отдаленной мере уравновешивает труд, который кладет в ребенка мать? Часто ребенок в сильной степени препятствует личной жизни матери. Полюбила она другого, тот полюбил ее. Но узнает о ребенке -- и ретируется. Много еще нужно времени, чтобы в общее сознание вошел и для настоящего еще времени поистине революционный в своей области "Чужой ребенок" Шкваркина.
Часто, однако, затруднение только по внешней видимости лежит в самом существе дела, а в действительности оно устранимо, хотя и не всегда легко. Лет одиннадцать--двенадцать назад я напечатал рассказ "Исанка". В нем обрисовывалось совершенно безвыходное положение нашей учащейся девушки в области любви. Условия вузовской экономики и быта не допускали возможности семьи и ребенка; аборт неприемлем; оставались для большинства уродливые, неполные взаимоотношения, растлевающие дух, несущие с собою тяжелые нервные заболевания. Рассказ вызвал длинный ряд диспутов и целый поток читательских писем ко мне. Упорно, настойчиво мне предъявляли все один и тот же вопрос:
-- Где же выход? Укажите выход!
Как будто это входит в компетенцию художника. И я, конечно, отвечал: "Не знаю!"
Но вот прошел всего десяток лет, и мы имеем возможность наблюдать совершенно конкретное разрешение вопроса, казалось бы, неразрешимого. У нас существует целый ряд "студенческих городков" -- крупных общежитий на несколько тысяч студентов и студенток. При "городке" -- своя библиотека, читальня, комнаты для занятий, столовая, буфет, всегда кипяток, прачечная, баня, почта, амбулатория, родильное отделение, ясли, детский сад. На последнем месяце беременности студентку переводят в специальную комнату для собирающихся родить. После родов помещают в комнату для родильниц; при них -- их младенцы. Когда мать оправится от родов, она возвращается в общежитие, а ребенок остается с другими ребятами на попечении нянь. Матери в нужные часы приходят в комнату для кормящих и кормят грудью ребенка. Когда хочет, мать может взять своего ребенка, пойти с ним погулять. Подрастающие ребята -- в детском саду. На каникулы мать может взять ребенка к себе. Если же у нее практические работы или просто ей надо отдохнуть, она уезжает, а ребенок остается на попечении "городка".
Конечно, такие "городки" -- еще только отдельные островки нового быта; притом в большинстве случаев очень далекие от совершенства. Но островки эти все расширяются и обещают в будущем существенное улучшение положения женщины.
Не все, однако, можно возлагать только на перемену внешних условий. В корне должен также перестраиваться и самый характер отношений между мужчиной и женщиной. И вот тут-то мы наталкиваемся на множество идолов, о которых мы говорили, принимаемых за непререкаемые божества, и свергнуть их можно только при длительном самовоспитании мужчины и при столь же длительной борьбе женщины.
Семья. Муж, жена, дети. Заработок не настолько велик, чтобы иметь домработницу. Муж ходит на работу. Жена готовит обед, стирает белье, пеленает грудного ребенка, обшивает семью, штопает чулки и носки. Ну, что ж! Разделение труда. На это ничего не возразишь, хотя и тут иногда кажется, что разделение труда не совсем равномерное.
Но вот положение несколько иное: оба -- и муж, и жена -- работают. И все-таки: муж, вернувшись домой, садится за газету, а жена становится за примус, ночью стирает в кухне белье или штопает носки мужу. Часто бывает так даже тогда, когда работает только жена.
-- Э, где ему! Ничего он не умеет, все у него пригорит, белье от его стирки станет еще грязнее!
Так говорят часто даже сами женщины. А мужчины, так те с величайшей охотой сознаются:
-- Где уж мне! Я ничего этого не умею.
Не умеет свертеть котлет, не умеет носков себе заштопать, не умеет перепеленать ребенка, не умеет -- и теперь еще это бывает! -- даже постелить за собою постель и вынести ночную посуду. Удивительное дело! Вообще говоря, человек чрезвычайно самолюбив и не так уж склонен сознаваться в своих недостатках. Но тут мужчина с великой готовностью сознается в полнейшей своей бездарности. Напрасна, товарищи, такая скромная оценка своих способностей! Не боги горшки обжигают. Первородившая мать тоже очень неумело пеленает своего ребенка. Общепризнано, что повара во всяком случае не ниже кухарок, а портные -- портних. Дело тут не в бездарности мужской. Дело -- отчасти в бессознательном стремлении удержать свои освященные веками привилегии, главным же образом -- в особого рода самолюбии: как он будет заниматься такими "бабскими" делами!
На берегу Черного моря -- комната в дачке. Нанимает ее женщина-врач с двумя ребятами. Утро. Девочка десяти лет убирает постели, подметает пол. Мальчик двенадцати лет сидит, посвистывая, и ударяет себя хлыстиком по голени.
-- Почему ваш мальчик не помогает девочке убирать комнату?
И мать,-- сама мать, интеллигентная!--отвечает:
-- Э, это не мужское дело!
Медленно, но эволюция в этой области совершается. Еще пятнадцать лет назад невозможно было встретить на улице мужчину с грудным ребенком на руках. Теперь это стало самым обычным явлением. Носят на руках, катают в колясочке и этого не стыдятся. Не так уже стыдятся приготовить обед на керосинке. Но уже оторвавшуюся пуговицу сами себе пришивают только холостяки. Или -- штопанье носков. Оно стало уже как бы символом женского порабощения, против которого женщины протестуют самым энергичным образом:
-- Только предупреждаю, носков тебе штопать не буду!
Мне рассказывали про одного врача еще дореволюционного времени, Он с детства приучил двух своих мальчиков каждое утро осматривать свои носки и заштопывать дырочку при первом ее появлении. Впоследствии один сын стал инженером, другой -- полковником, но эту привычку они сохранили на всю жизнь и удивлялись, почему этого не делают все, а предпочитают разнашивать носки до дыр величиною с ладонь.
Когда полным цветом распустится коммунизм, тогда большинство всех этих нудных бытовых мелочей отпадет само собою. Но пока этого еще нет, пока бытовые мелочи тяжелым грузом наваливаются на жизнь людей, нужно все идолы разрушить, нужно мужчине перестать думать, что самими какими-то предвечными законами он освобожден от ряда скучных работ, наваленных им на женщину,-- стать с нею рядом, плечом к плечу, и так идти через жизнь.
-----
Статья эта была напечатана в No 45 "Известий" за 1940 г. и вызвала очень широкий отклик в читательских массах. Письма лились потоком. Звонили по телефону. На дом ко мне приходили группы студентов и студенток человек по десять -- пятнадцать. Устраивались публичные диспуты. Всё это показывает, что затронут вопрос, для очень многих близкий и существенный.
Уже в день появления статьи мне позвонил по телефону студент и заявил, что возмущён моею статьёю до глубины души. Я ответил:
-- Я больше бы удивился, если бы подобное мне сказала женщина.
-- Две женщины так же возмущены, как я: моя жена и ее подруга. Они говорят, что сочли бы для себя величайшим позором, если бы я сам штопал себе носки.
Человек двумя-тремя фразами целиком поднёс себя, как на ладошке: очевидное дело -- "великий человек", и возле него лишённые собственного содержания две поклонницы, не могущие допустить, чтобы их кумир унизился до такой мелочи, как штопанье носков.
Некоторые письма мужчин полны самой неистовой злобы. Вот выдержка из одного письма:
"Бывшему писателю В. Вересаеву. С чувством стыда и брезгливости прочитал я ваш фельетон под крикливым названием "Разрушение идолов". Куда девалась ваша замечательная чуткость, когда всякое движение в недрах общества вы умели своевременно подметить и в художественных образах показать? Что в эти драматические дни, переживаемые человечеством, вы принесли в мир? Повесть о незаштопанных штанах и носках? Пошленькие и неумные разглагольствования о неравенстве полов?.. Я предоставляю вам старчески похихикать над "обиженным мужчиной" или моей отсталостью в женском вопросе. Факт остается фактом: умер дорогой и любимый писатель В. В. Вересаев. На земле доживает свой век его двойник, уже в состоянии полного умственного и нравственного распада, нудный и смешной старик".
Чтение таких писем доставляет большое удовольствие: видишь по этому кипению злобы, что попал в нужную точку.
читать дальшеНа диспуте в авиационном институте один студент прислал такую записку:
"Ведь не призывают же женщин в армию. Много специальностей есть, где могут работать только мужчины. И неужели мужчину нельзя освободить поэтому от штопанья носков, мытья пеленок и прочих мелочей?"
Однако большинство и мужских писем приветствует появление статьи. Студент Н. пишет:
"С большим интересом читали мы -- группа юношей и девушек -- вашу статью. Спорили, волновались, еще раз перечитывали. Я видел, что некоторые мои друзья, делая вид, что разделяют основные высказывания автора, тем не менее ушли с тяжелым чувством, раздраженные, точно статья обнажила их собственные болячки. Прощаясь, один из них насмешливо заметил: "Итак, отныне я штопарь, и на посещение театра в ближайшие месяцы не располагаю временем". Меня это нисколько не удивило. Недовольство, я знаю, вызвано тем, что им жаль расстаться с многими мужскими привилегиями. Они еще цепко будут держаться за свое неприкосновенное положение в семье... Совсем недавно я был у знакомых. Он -- бухгалтер, она -- инженер. Личная жизнь этой семьи всегда мне казалась безоблачной. Когда я пришел, садились обедать. Она подавала к столу, мы разговаривали. Вдруг муж сердитым, повелительным голосом крикнул: "Соня! Опять нет соли на столе! Неужели каждый раз тебе надо об этом напоминать? Подай соль!" Сам он сидел в пяти шагах от шкафа и мог сам взять соль. Не удержавшись, я заметил: "Почему вы кричите из-за такого пустяка и почему сами не возьмете соль?" Она немного покраснела за него, а он стал неубедительно доказывать её обязанности".
Читатель с Северного Кавказа пишет:
"Уважаемый дедушка Вересаев. Благодарю вас за вашу статью. Я не "идол". Я и жена -- оба работаем, делаем все вместе. И дети наши будут такими же (у нас их двое -- сын и дочь). Я много раз говорил, соседним "идолам", как надо жить, но, кроме насмешек, ничего не получал".
Многочисленные женские письма дают огромный материал для характеристики положения женщины. Что особенно угнетает в этих письмах, это -- их однообразие, говорящее о чрезвычайной распространенности отмечаемого явления.
Читательница из Свердловска рисует обычную картину, как, воротившись с работы, она берется за приготовление обеда, мытье посуды и т. д., а муж садится за газету:
"Мужья с презрением и стыдом относятся к нашей работе, говоря: "Это -- бабье дело". Прочитав вашу статью, мой муж в восторге от неё. Он всецело приветствует всё в ней написанное и даже обещал мне, что теперь сам будет себе штопать носки. Отсюда мне уже будет облегчение. А вот обед готовить отказывается: лучше, говорит, голодный буду сидеть, но варить не буду. Ваша статья повлияла на многих мужчин. Я уже с некоторыми делилась впечатлениями, всем она нравится".
Молодой горьковский колхозник-комсомолец пишет:
"Да, у нас на женщину падает вся тяжесть домашних работ. Приведу один пример из нашей сельской местности. Сейчас идут горячие полевые работы. Женщина встает рано утром, чтобы подоить корову, погнать ее в поле, а затем накормить остальных животных и птиц. После этого ей еще нужно приготовить пищу на весь день. И вот женщина возится с трех-четырех часов утра. А мужчина встает в семь часов, покурит, да и велит жене подавать завтрак. Скажу откровенно, я сам стеснялся даже принести воды, хотя видел, что необходимо помочь своей матери. Сейчас, прочитав вашу статью, я без всякого стеснения буду помогать матери во всех домашних делах".
Председатель одного из райсоветов Осоавиахима Тульской области пишет:
"Ваша статья заставила меня, откровенно говоря, пересмотреть мои отношения к своей жене и изменить их. Если до этого я приходил с работы, то, как правило, обед готовила жена, несмотря иной раз и на то, что она шибко занята ребятами. Ну, а теперь совершенно иное дело, больше я таких фактов не повторяю и в таких случаях готовлю обед сам, сам мою и убираю посуду и даже делаю другие домашние дела, которых до этого не делал. Теперь я понял, как мы, мужчины, иногда благодаря своим старым капиталистическим пережиткам не делаем женщину вполне равноправной".
К сожалению, нередко сами женщины оказывают в этом отношении моральную поддержку мужчинам. Тов. Ер. пишет:
"Мне понадобилось выстирать рубашку. Ну, взял я таз, воды, мыла и учинил стирку во дворе. И что же? Женщины-домохозяйки -- одна из соседней двери, другая из окна, третья тут же во дворе -- с величайшим изумлением сначала, как говорится, воззрились на меня. Опомнясь от изумления, начинают с коварными улыбочками спрашивать меня: почему это я "сам" стираю. И ведь не меня они осуждают своими улыбочками, а чувствую, что осуждение их относится к моей жене, что допустила, чтобы муж "сам" стирал рубашки".
Иногда получается перегиб в противоположную сторону, и уже женщина старается перебросить все домашние заботы на плечи мужчины. Тов. М. Б. из Ленинграда пишет:
"Я знаю одну семью, где муж, видя, что жена устает, старался помогать ей во всех домашних делах. Соседи по коммунальной квартире окружили его насмешками, и, как ни странно, особенно усердствовали женщины.
-- Шляпа... Тряпка... -- говорили они.
Прошло четыре года, и сама жена стала смотреть на своего мужа как на скучного, мелочного человека, погрязшего в домашних делах".
На очень существенную сторону вопроса указывает читательница из Коми. Она пишет:
"Я живу одиночкой, на свой заработок, и наблюдаю жизнь мужчин-одиночек на такую же и большую зарплату. В то время как я живу на своем обслуживании, они нуждаются в чьем-то уходе, заботе. Мне зарплаты хватает и на лучшее питание, и на все стороны жизни, включая курортное лечение, им же -- только на текущие ежемесячные расходы, и на одежду уже надо приработать сверх зарплаты. Выходит, что женщина -- более самостоятельное существо, чем мужчина".
Это правильно. Благодаря своей неумелости в домашних работах мужчина часто оказывается в самом беспомощном положении. Правильно пишет московская читательница:
"Кто виноват в том, что наши молодые люди, мужья, отцы не умеют сами себя обслуживать? Часто вина определенно падает на школу и семью. Почему нас всех, и мальчиков и девочек, не учили чинить носки, ставить заплатки, пришивать пуговицы? Тогда ребенок с детства мог бы себя обслуживать сам, он привык бы к этому так, как мы привыкаем каждый день чистить себе зубы".
Уже с детства мальчики у нас впитывают презрение к "женским" работам, они сочли бы для себя великим позором, если бы их кто-нибудь увидел стирающими бельё или пришивающими заплатку, хотя нисколько не стыдились бы, например, колоть дрова. Вот в этом вся суть вопроса. Дело совершенно не в том,-- как высказывались некоторые мои оппоненты на диспуте,-- кому колоть дрова и кому штопать носки,-- как вообще распределять работу между мужчиной и женщиной? Кто лучше -- мужчина или женщина? Суть в том, что не должно быть каких-то особых "женских" работ, которые стыдно исполнять мужчине, суть в тех предрассудках, к которым мы не смеем отнестись критически. Один муж с опаской говорил своей жене: "Что сказали бы соседи, если бы увидели, что твой муж моет полы!" И во всех нас очень еще крепко сидят эти предрассудки. Нужно с корнем вырвать их и научиться видеть в женщине по-настоящему равноправного нашего товарища.
Интересна воспитательная роль, которую в этом отношении играет Красная Армия. Мною получен целый ряд писем от красноармейцев и младших командиров, в которых они пишут, что в армии у нас вопросы эти давно разрешены.
"Здесь,-- пишет один из них,-- нет ни жен, ни сестёр, ни матерей, которые бы ему зачинили гимнастерку, пришили пуговицу, выстирали обмундирование или носовой платок. Здесь приходится все делать самому. В Красной Армии мужчина привыкает к этому. Он учится делать все те "женские" работы, которых до прихода в Красную Армию никогда не делал и относился к ним презрительно и брезгливо".
Из Мурманской области пишет один военнослужащий:
"Хочу рассказать, как помогла мне Ваша статья "Разрушение идолов". Во время боев с финской белогвардейщиной, вследствие отдаленности от железнодорожного транспорта, нашему подразделению не было возможности своевременно получать стираное белье. Выход из положения один: чтобы не допускать заражения вшивостью бойцов, нужно было на ходу организовать стирку белья, хотя и стоял сильный мороз. По этому вопросу было проведено летучее собрание. Когда я с командиром подразделения задали вопрос, кто может стирать белье, поднял руку только один боец. Многие товарищи ответили, что они никогда еще не стирали, а часть из них заявила, что это "бабское" дело, а не мужчинское, поэтому они не должны стирать белье. К сожалению, в нашем подразделении женщин не было. Я начал разъяснять товарищам, что они в этом не правы, это является отрыжкой проклятого прошлого, подчеркивающей неравенство женщин. Для этой цели использовал вашу статью. Все бойцы внимательно выслушали текст ее, зашевелились между собой, начали говорить:
-- Правильно написано! "Святые горшки не лепят", мы можем постирать белье не хуже, чем женщины.
После этого не один человек руку поднял, а все бойцы заявили свое согласие постирать белье".
-----
У Ибсена муж говорит уходящей от него Норе:
-- И ты можешь пренебречь своими священнейшими обязанностями по отношению к мужу, к детям!
Нора отвечает:
-- У меня есть еще более священная обязанность -- по отношению к самой себе.
Нора права, говоря так и уходя от мужа. Но каждый случай тут приходится рассматривать в отдельности. О, если бы жена Пушкина пожертвовала своею маленькою личностью и всю ее отдала бы на уход и заботы о муже и этим сберегла бы его для нас на десятки лет! Как бы благодарно чтили мы ее память!
Но подобного самопожертвования мы обычно ждем только от женщины. Айседора Дункан. Гениальная танцовщица. Она положила начало полному преобразованию танцевального искусства. Неестественным телодвижениям балерин в торчащих парашютиком юбочках она противопоставила свободные, гармонические движения свободного, одетого в прозрачную тунику тела. Она не танцевала под музыку, а танцевала музыку, воплощала музыку в танец.
В книге "Моя жизнь" Айседора рассказывает о своей первой любви к одному венгерскому актеру, восхитившему ее своею красотою и игрою в роли Ромео. Он тоже был в восхищении от ее танцев. Сошлись. После нескольких недель бурной страсти Ромео заговорил о женитьбе. Она спросила, что они станут делать в Будапеште. Он, как деятель искусства и в подметки не годившийся ей, удивился.
-- Как что? У тебя каждый вечер будет ложа, из нее ты будешь смотреть на мою игру, а затем ты научишься подавать мне реплики и помогать мне при разучивании роли.
Видя, что это ее совсем не прельщает, он разорвал с нею.
Через несколько лет Дункан сошлась с известным режиссером Гордоном Крэгом -- режиссером талантливым и оригинальным, но, конечно, и в сравнение не идущим с гениальною Айседорой.
Она рассказывает:
"После нескольких недель необузданных, страстных любовных ласк завязалась отчаянная борьба между гением (!) Гордона Крэга и моим искусством.
-- Почему ты не бросишь театра? -- говорил он.-- Почему ты желаешь появляться на сцене и размахивать вокруг себя руками? Почему тебе не оставаться дома и не чинить мне карандашей?"»
(с) В.В.Вересаев "Записи для себя" (1940)
См.: az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_1945_zapisi_dlya_...
URL записиРАЗРУШЕНИЕ ИДОЛОВ
« Мне рассказывали про одного врача еще дореволюционного времени, Он с детства приучил двух своих мальчиков каждое утро осматривать свои носки и заштопывать дырочку при первом ее появлении. Впоследствии один сын стал инженером, другой -- полковником, но эту привычку они сохранили на всю жизнь и удивлялись, почему этого не делают все, а предпочитают разнашивать носки до дыр величиною с ладонь.
Когда полным цветом распустится коммунизм, тогда большинство всех этих нудных бытовых мелочей отпадёт само собою. Но пока этого еще нет, пока бытовые мелочи тяжелым грузом наваливаются на жизнь людей, нужно все идолы разрушить, нужно мужчине перестать думать, что самими какими-то предвечными законами он освобождён от ряда скучных работ, наваленных им на женщину,-- стать с нею рядом, плечом к плечу, и так идти через жизнь.»«Стоят изображения из камня или дерева. И люди поклоняются им, считают их высшими существами, к которым непозволительно подходить даже с самой легкой критикой, которых следует благоговейно принимать такими, какие они есть.
Приходит время, и человек убеждается, что перед ним -- просто каменные или деревянные куклы, что они не только подлежат критике, но что критике даже делать нечего с ними, настолько они ничтожны и ненужны; единственное, что с ними можно сделать, это отправить их на свалку или в лучшем случае в музей.
В жизни людей, в их быту, в их нравах и воззрениях -- часто даже у людей самого передового образа мыслей -- еще несчетное количество этих божков, совершенно без всяких оснований вызывающих к себе самое благоговейное отношение, не допускающее никакой критики.
Когда думаешь о том, какими правами обладает сейчас у нас женщина, берет гордость и радость за неё. То, что еще на моей памяти было явлением самым обычным, то, что и теперь вполне обычно в большинстве стран, представляется нам теперь диким, почти невероятным пережитком.
Шел я раз, студентом, по улице. Пьяный мастеровой бил свою жену, державшую на руках грудного ребенка. Он сильным размахом бил ее кулаком в лицо, голова моталась, из носу текла кровь. Я и другие прохожие кинулись к нему, закричали, пригрозили отправить в полицию. Он насмешливо вытянулся и в виде "чести" приставил ладонь к виску.
-- Вин-новат-с!.. Тысячу раз прошу извинения! -- Потом обернулся к жене, грозно сверкнул глазами.-- Пойдем-ка домой! Там я с тобою поговорю!
Она взглянула на ребенка.
-- Господи, ты-то за что страдаешь!
Зарыдала и покорно пошла следом за мужем. Там, дома,-- она знала, и мы все знали,-- там никто не вправе за нее заступиться, если не дошло дело до угрожающих жизни истязаний. И если бы она ушла от мужа, полиция водворила бы ее к нему обратно. Здесь же; что мы видели на улице, было не что иное, как только "нарушение общественной тишины и спокойствия".
Другой раз было. Шел по улице каракалпак с женою. Он впереди, прямой, величественно подняв голову, а сзади, по его следам -- никак не рядом! -- его понурая жена с тупым, рабьим лицом; на одной руке она держала ребенка, другою придерживала тяжелый узел, бывший у нее на спине. А он шагал впереди с пустыми руками.
Польский писатель Вацлав Серошевский когда-то рассказывал мне. В Японии в железнодорожном вагоне он встал и уступил место стоявшей женщине-японке. Это вызвало дружный смех и недоумение всего вагона, как у нас бы засмеялись, если бы дряхлая старуха уступила место крепкому молодому парню. И помню, в Маньчжурии во время русско-японской войны. Стояли мы обычно в китайских деревнях, жили в фанзах бок о бок с их хозяевами и имели возможность наблюдать их жизнь. И вот -- обед. Сидят за столом одни только мужчины, все, начиная с дряхлого старика с редкой седою бородой и кончая двухлетним карапузом со смешной косичкой назади. А кругом стоят и смотрят женщины -- и бабушки, и жены, и сестры, и дочери обедающих. Сидеть за столом вместе с мужчинами им не полагается. Мужчины кончат, встанут, и тогда за стол садятся женщины.
В 1910 году проездом в Египет я остановился в Константинополе. Был какой-то большой праздник, по улице двигались веселые толпы, смеявшиеся, певшие, дурачившиеся. Но что-то в них было необычное, непривычное глазу, что-то не то, что на подобных же празднествах в Париже, например, или в Италии. И вдруг я понял: толпа была исключительно мужская. Не видно было женских лиц, не слышно было девичьего смеха, не было веселых ухаживаний, не было парочек, светившихся влюбленностью. Изредка только траурными тенями торопливо проходили черные фигуры женщин с опущенною на лицо густою черною вуалью-покрывалом; под нею белел выступавший кончик носа и таинственно мерцали черные глаза. Женщинам доступа на праздник не было. Им было только -- скука гарема и тайный разврат через подкупленных евнухов и служанок.
Мужчина и девушка полюбили друг друга, поженились. Но, оказалось, ни по характерам, ни по воззрениям, ни по привычкам они совершенно не подходят друг к другу. Была не любовь, а влюбленность, при которой они совершенно не сумели разглядеть друг друга. Однако они поженились, повенчаны и разойтись уже не могут, прикреплены друг к другу -- навсегда! Развестись можно было единственно в том случае, если одна сторона имела возможность доказать, что другая сторона совершила "прелюбодеяние". Да еще как доказать требовалось! Свидетели должны были удостоверить, что собственными глазами наблюдали самый факт прелюбодеяния. И с омерзительнейшими подробностями все это выкладывалось на суде. Наконец развод, скажем, разрешался. Но "виновная сторона" лишалась навсегда права вступать в новый брак. Женщина, как бы она с новым мужем ни любили друг друга, могла иметь от него только "незаконных" детей и была вынуждена выносить косые взгляды и пренебрежение добродетельных законных супруг. К каким ненужным трагедиям, к каким вопиющим нелепостям вел такой порядок вещей,-- перечитайте об этом в "Анне Карениной" или в "Живом трупе" Льва Толстого.
Как все это далеко от нас -- либо в пространстве, либо во времени! Совсем во всем равноправные с мужчинами, ни в какой области не уступающие им, длинною вереницею проходят перед нами стахановки полей и фабрик, ответственнейшие работницы, профессора, инженеры, летчицы, парашютистки, а не вечные только учительницы да артистки с писательницами. Смотришь на физкультурном параде: рядами проходят полунагие девушки с блестящими глазами,-- осетинки, узбечки, таджички,-- стройные, мускулистые, овеянные воздухом и солнцем, не стыдящиеся своей наготы, как будто пришли к нам с какого-то древнеэллинского празднества. С ними рядом их товарищи -- парни. И подумать только: матери их -- и те еще продавались девочками старикам, закрывали паранджою цветущие лица, становились домашней скотиной мужа и сами считали за великий стыд открыть перед посторонним мужчиною даже лицо!
Поженились парень и девушка. Но оказались совершенно друг для друга не подходящими. Да и легко ли неопытным молодым глазам, притом отуманенным влюбленностью, с первого раза без ошибки выбрать себе на всю жизнь спутника и товарища? А у нас теперь: стала совместная жизнь невмоготу -- и разошлись, без ненужных трагедий.
У нас зорко охранены законом со всех сторон права женщин. Все это так. Однако до полного равноправия очень еще далеко женщине и у нас. Иногда это лежит в самом существе дела. Разошлись муж и жена, у них ребенок. Муж добросовестно платит алименты. Но разве это хоть в отдаленной мере уравновешивает труд, который кладет в ребенка мать? Часто ребенок в сильной степени препятствует личной жизни матери. Полюбила она другого, тот полюбил ее. Но узнает о ребенке -- и ретируется. Много еще нужно времени, чтобы в общее сознание вошел и для настоящего еще времени поистине революционный в своей области "Чужой ребенок" Шкваркина.
Часто, однако, затруднение только по внешней видимости лежит в самом существе дела, а в действительности оно устранимо, хотя и не всегда легко. Лет одиннадцать--двенадцать назад я напечатал рассказ "Исанка". В нем обрисовывалось совершенно безвыходное положение нашей учащейся девушки в области любви. Условия вузовской экономики и быта не допускали возможности семьи и ребенка; аборт неприемлем; оставались для большинства уродливые, неполные взаимоотношения, растлевающие дух, несущие с собою тяжелые нервные заболевания. Рассказ вызвал длинный ряд диспутов и целый поток читательских писем ко мне. Упорно, настойчиво мне предъявляли все один и тот же вопрос:
-- Где же выход? Укажите выход!
Как будто это входит в компетенцию художника. И я, конечно, отвечал: "Не знаю!"
Но вот прошел всего десяток лет, и мы имеем возможность наблюдать совершенно конкретное разрешение вопроса, казалось бы, неразрешимого. У нас существует целый ряд "студенческих городков" -- крупных общежитий на несколько тысяч студентов и студенток. При "городке" -- своя библиотека, читальня, комнаты для занятий, столовая, буфет, всегда кипяток, прачечная, баня, почта, амбулатория, родильное отделение, ясли, детский сад. На последнем месяце беременности студентку переводят в специальную комнату для собирающихся родить. После родов помещают в комнату для родильниц; при них -- их младенцы. Когда мать оправится от родов, она возвращается в общежитие, а ребенок остается с другими ребятами на попечении нянь. Матери в нужные часы приходят в комнату для кормящих и кормят грудью ребенка. Когда хочет, мать может взять своего ребенка, пойти с ним погулять. Подрастающие ребята -- в детском саду. На каникулы мать может взять ребенка к себе. Если же у нее практические работы или просто ей надо отдохнуть, она уезжает, а ребенок остается на попечении "городка".
Конечно, такие "городки" -- еще только отдельные островки нового быта; притом в большинстве случаев очень далекие от совершенства. Но островки эти все расширяются и обещают в будущем существенное улучшение положения женщины.
Не все, однако, можно возлагать только на перемену внешних условий. В корне должен также перестраиваться и самый характер отношений между мужчиной и женщиной. И вот тут-то мы наталкиваемся на множество идолов, о которых мы говорили, принимаемых за непререкаемые божества, и свергнуть их можно только при длительном самовоспитании мужчины и при столь же длительной борьбе женщины.
Семья. Муж, жена, дети. Заработок не настолько велик, чтобы иметь домработницу. Муж ходит на работу. Жена готовит обед, стирает белье, пеленает грудного ребенка, обшивает семью, штопает чулки и носки. Ну, что ж! Разделение труда. На это ничего не возразишь, хотя и тут иногда кажется, что разделение труда не совсем равномерное.
Но вот положение несколько иное: оба -- и муж, и жена -- работают. И все-таки: муж, вернувшись домой, садится за газету, а жена становится за примус, ночью стирает в кухне белье или штопает носки мужу. Часто бывает так даже тогда, когда работает только жена.
-- Э, где ему! Ничего он не умеет, все у него пригорит, белье от его стирки станет еще грязнее!
Так говорят часто даже сами женщины. А мужчины, так те с величайшей охотой сознаются:
-- Где уж мне! Я ничего этого не умею.
Не умеет свертеть котлет, не умеет носков себе заштопать, не умеет перепеленать ребенка, не умеет -- и теперь еще это бывает! -- даже постелить за собою постель и вынести ночную посуду. Удивительное дело! Вообще говоря, человек чрезвычайно самолюбив и не так уж склонен сознаваться в своих недостатках. Но тут мужчина с великой готовностью сознается в полнейшей своей бездарности. Напрасна, товарищи, такая скромная оценка своих способностей! Не боги горшки обжигают. Первородившая мать тоже очень неумело пеленает своего ребенка. Общепризнано, что повара во всяком случае не ниже кухарок, а портные -- портних. Дело тут не в бездарности мужской. Дело -- отчасти в бессознательном стремлении удержать свои освященные веками привилегии, главным же образом -- в особого рода самолюбии: как он будет заниматься такими "бабскими" делами!
На берегу Черного моря -- комната в дачке. Нанимает ее женщина-врач с двумя ребятами. Утро. Девочка десяти лет убирает постели, подметает пол. Мальчик двенадцати лет сидит, посвистывая, и ударяет себя хлыстиком по голени.
-- Почему ваш мальчик не помогает девочке убирать комнату?
И мать,-- сама мать, интеллигентная!--отвечает:
-- Э, это не мужское дело!
Медленно, но эволюция в этой области совершается. Еще пятнадцать лет назад невозможно было встретить на улице мужчину с грудным ребенком на руках. Теперь это стало самым обычным явлением. Носят на руках, катают в колясочке и этого не стыдятся. Не так уже стыдятся приготовить обед на керосинке. Но уже оторвавшуюся пуговицу сами себе пришивают только холостяки. Или -- штопанье носков. Оно стало уже как бы символом женского порабощения, против которого женщины протестуют самым энергичным образом:
-- Только предупреждаю, носков тебе штопать не буду!
Мне рассказывали про одного врача еще дореволюционного времени, Он с детства приучил двух своих мальчиков каждое утро осматривать свои носки и заштопывать дырочку при первом ее появлении. Впоследствии один сын стал инженером, другой -- полковником, но эту привычку они сохранили на всю жизнь и удивлялись, почему этого не делают все, а предпочитают разнашивать носки до дыр величиною с ладонь.
Когда полным цветом распустится коммунизм, тогда большинство всех этих нудных бытовых мелочей отпадет само собою. Но пока этого еще нет, пока бытовые мелочи тяжелым грузом наваливаются на жизнь людей, нужно все идолы разрушить, нужно мужчине перестать думать, что самими какими-то предвечными законами он освобожден от ряда скучных работ, наваленных им на женщину,-- стать с нею рядом, плечом к плечу, и так идти через жизнь.
-----
Статья эта была напечатана в No 45 "Известий" за 1940 г. и вызвала очень широкий отклик в читательских массах. Письма лились потоком. Звонили по телефону. На дом ко мне приходили группы студентов и студенток человек по десять -- пятнадцать. Устраивались публичные диспуты. Всё это показывает, что затронут вопрос, для очень многих близкий и существенный.
Уже в день появления статьи мне позвонил по телефону студент и заявил, что возмущён моею статьёю до глубины души. Я ответил:
-- Я больше бы удивился, если бы подобное мне сказала женщина.
-- Две женщины так же возмущены, как я: моя жена и ее подруга. Они говорят, что сочли бы для себя величайшим позором, если бы я сам штопал себе носки.
Человек двумя-тремя фразами целиком поднёс себя, как на ладошке: очевидное дело -- "великий человек", и возле него лишённые собственного содержания две поклонницы, не могущие допустить, чтобы их кумир унизился до такой мелочи, как штопанье носков.
Некоторые письма мужчин полны самой неистовой злобы. Вот выдержка из одного письма:
"Бывшему писателю В. Вересаеву. С чувством стыда и брезгливости прочитал я ваш фельетон под крикливым названием "Разрушение идолов". Куда девалась ваша замечательная чуткость, когда всякое движение в недрах общества вы умели своевременно подметить и в художественных образах показать? Что в эти драматические дни, переживаемые человечеством, вы принесли в мир? Повесть о незаштопанных штанах и носках? Пошленькие и неумные разглагольствования о неравенстве полов?.. Я предоставляю вам старчески похихикать над "обиженным мужчиной" или моей отсталостью в женском вопросе. Факт остается фактом: умер дорогой и любимый писатель В. В. Вересаев. На земле доживает свой век его двойник, уже в состоянии полного умственного и нравственного распада, нудный и смешной старик".
Чтение таких писем доставляет большое удовольствие: видишь по этому кипению злобы, что попал в нужную точку.
читать дальшеНа диспуте в авиационном институте один студент прислал такую записку:
"Ведь не призывают же женщин в армию. Много специальностей есть, где могут работать только мужчины. И неужели мужчину нельзя освободить поэтому от штопанья носков, мытья пеленок и прочих мелочей?"
Однако большинство и мужских писем приветствует появление статьи. Студент Н. пишет:
"С большим интересом читали мы -- группа юношей и девушек -- вашу статью. Спорили, волновались, еще раз перечитывали. Я видел, что некоторые мои друзья, делая вид, что разделяют основные высказывания автора, тем не менее ушли с тяжелым чувством, раздраженные, точно статья обнажила их собственные болячки. Прощаясь, один из них насмешливо заметил: "Итак, отныне я штопарь, и на посещение театра в ближайшие месяцы не располагаю временем". Меня это нисколько не удивило. Недовольство, я знаю, вызвано тем, что им жаль расстаться с многими мужскими привилегиями. Они еще цепко будут держаться за свое неприкосновенное положение в семье... Совсем недавно я был у знакомых. Он -- бухгалтер, она -- инженер. Личная жизнь этой семьи всегда мне казалась безоблачной. Когда я пришел, садились обедать. Она подавала к столу, мы разговаривали. Вдруг муж сердитым, повелительным голосом крикнул: "Соня! Опять нет соли на столе! Неужели каждый раз тебе надо об этом напоминать? Подай соль!" Сам он сидел в пяти шагах от шкафа и мог сам взять соль. Не удержавшись, я заметил: "Почему вы кричите из-за такого пустяка и почему сами не возьмете соль?" Она немного покраснела за него, а он стал неубедительно доказывать её обязанности".
Читатель с Северного Кавказа пишет:
"Уважаемый дедушка Вересаев. Благодарю вас за вашу статью. Я не "идол". Я и жена -- оба работаем, делаем все вместе. И дети наши будут такими же (у нас их двое -- сын и дочь). Я много раз говорил, соседним "идолам", как надо жить, но, кроме насмешек, ничего не получал".
Многочисленные женские письма дают огромный материал для характеристики положения женщины. Что особенно угнетает в этих письмах, это -- их однообразие, говорящее о чрезвычайной распространенности отмечаемого явления.
Читательница из Свердловска рисует обычную картину, как, воротившись с работы, она берется за приготовление обеда, мытье посуды и т. д., а муж садится за газету:
"Мужья с презрением и стыдом относятся к нашей работе, говоря: "Это -- бабье дело". Прочитав вашу статью, мой муж в восторге от неё. Он всецело приветствует всё в ней написанное и даже обещал мне, что теперь сам будет себе штопать носки. Отсюда мне уже будет облегчение. А вот обед готовить отказывается: лучше, говорит, голодный буду сидеть, но варить не буду. Ваша статья повлияла на многих мужчин. Я уже с некоторыми делилась впечатлениями, всем она нравится".
Молодой горьковский колхозник-комсомолец пишет:
"Да, у нас на женщину падает вся тяжесть домашних работ. Приведу один пример из нашей сельской местности. Сейчас идут горячие полевые работы. Женщина встает рано утром, чтобы подоить корову, погнать ее в поле, а затем накормить остальных животных и птиц. После этого ей еще нужно приготовить пищу на весь день. И вот женщина возится с трех-четырех часов утра. А мужчина встает в семь часов, покурит, да и велит жене подавать завтрак. Скажу откровенно, я сам стеснялся даже принести воды, хотя видел, что необходимо помочь своей матери. Сейчас, прочитав вашу статью, я без всякого стеснения буду помогать матери во всех домашних делах".
Председатель одного из райсоветов Осоавиахима Тульской области пишет:
"Ваша статья заставила меня, откровенно говоря, пересмотреть мои отношения к своей жене и изменить их. Если до этого я приходил с работы, то, как правило, обед готовила жена, несмотря иной раз и на то, что она шибко занята ребятами. Ну, а теперь совершенно иное дело, больше я таких фактов не повторяю и в таких случаях готовлю обед сам, сам мою и убираю посуду и даже делаю другие домашние дела, которых до этого не делал. Теперь я понял, как мы, мужчины, иногда благодаря своим старым капиталистическим пережиткам не делаем женщину вполне равноправной".
К сожалению, нередко сами женщины оказывают в этом отношении моральную поддержку мужчинам. Тов. Ер. пишет:
"Мне понадобилось выстирать рубашку. Ну, взял я таз, воды, мыла и учинил стирку во дворе. И что же? Женщины-домохозяйки -- одна из соседней двери, другая из окна, третья тут же во дворе -- с величайшим изумлением сначала, как говорится, воззрились на меня. Опомнясь от изумления, начинают с коварными улыбочками спрашивать меня: почему это я "сам" стираю. И ведь не меня они осуждают своими улыбочками, а чувствую, что осуждение их относится к моей жене, что допустила, чтобы муж "сам" стирал рубашки".
Иногда получается перегиб в противоположную сторону, и уже женщина старается перебросить все домашние заботы на плечи мужчины. Тов. М. Б. из Ленинграда пишет:
"Я знаю одну семью, где муж, видя, что жена устает, старался помогать ей во всех домашних делах. Соседи по коммунальной квартире окружили его насмешками, и, как ни странно, особенно усердствовали женщины.
-- Шляпа... Тряпка... -- говорили они.
Прошло четыре года, и сама жена стала смотреть на своего мужа как на скучного, мелочного человека, погрязшего в домашних делах".
На очень существенную сторону вопроса указывает читательница из Коми. Она пишет:
"Я живу одиночкой, на свой заработок, и наблюдаю жизнь мужчин-одиночек на такую же и большую зарплату. В то время как я живу на своем обслуживании, они нуждаются в чьем-то уходе, заботе. Мне зарплаты хватает и на лучшее питание, и на все стороны жизни, включая курортное лечение, им же -- только на текущие ежемесячные расходы, и на одежду уже надо приработать сверх зарплаты. Выходит, что женщина -- более самостоятельное существо, чем мужчина".
Это правильно. Благодаря своей неумелости в домашних работах мужчина часто оказывается в самом беспомощном положении. Правильно пишет московская читательница:
"Кто виноват в том, что наши молодые люди, мужья, отцы не умеют сами себя обслуживать? Часто вина определенно падает на школу и семью. Почему нас всех, и мальчиков и девочек, не учили чинить носки, ставить заплатки, пришивать пуговицы? Тогда ребенок с детства мог бы себя обслуживать сам, он привык бы к этому так, как мы привыкаем каждый день чистить себе зубы".
Уже с детства мальчики у нас впитывают презрение к "женским" работам, они сочли бы для себя великим позором, если бы их кто-нибудь увидел стирающими бельё или пришивающими заплатку, хотя нисколько не стыдились бы, например, колоть дрова. Вот в этом вся суть вопроса. Дело совершенно не в том,-- как высказывались некоторые мои оппоненты на диспуте,-- кому колоть дрова и кому штопать носки,-- как вообще распределять работу между мужчиной и женщиной? Кто лучше -- мужчина или женщина? Суть в том, что не должно быть каких-то особых "женских" работ, которые стыдно исполнять мужчине, суть в тех предрассудках, к которым мы не смеем отнестись критически. Один муж с опаской говорил своей жене: "Что сказали бы соседи, если бы увидели, что твой муж моет полы!" И во всех нас очень еще крепко сидят эти предрассудки. Нужно с корнем вырвать их и научиться видеть в женщине по-настоящему равноправного нашего товарища.
Интересна воспитательная роль, которую в этом отношении играет Красная Армия. Мною получен целый ряд писем от красноармейцев и младших командиров, в которых они пишут, что в армии у нас вопросы эти давно разрешены.
"Здесь,-- пишет один из них,-- нет ни жен, ни сестёр, ни матерей, которые бы ему зачинили гимнастерку, пришили пуговицу, выстирали обмундирование или носовой платок. Здесь приходится все делать самому. В Красной Армии мужчина привыкает к этому. Он учится делать все те "женские" работы, которых до прихода в Красную Армию никогда не делал и относился к ним презрительно и брезгливо".
Из Мурманской области пишет один военнослужащий:
"Хочу рассказать, как помогла мне Ваша статья "Разрушение идолов". Во время боев с финской белогвардейщиной, вследствие отдаленности от железнодорожного транспорта, нашему подразделению не было возможности своевременно получать стираное белье. Выход из положения один: чтобы не допускать заражения вшивостью бойцов, нужно было на ходу организовать стирку белья, хотя и стоял сильный мороз. По этому вопросу было проведено летучее собрание. Когда я с командиром подразделения задали вопрос, кто может стирать белье, поднял руку только один боец. Многие товарищи ответили, что они никогда еще не стирали, а часть из них заявила, что это "бабское" дело, а не мужчинское, поэтому они не должны стирать белье. К сожалению, в нашем подразделении женщин не было. Я начал разъяснять товарищам, что они в этом не правы, это является отрыжкой проклятого прошлого, подчеркивающей неравенство женщин. Для этой цели использовал вашу статью. Все бойцы внимательно выслушали текст ее, зашевелились между собой, начали говорить:
-- Правильно написано! "Святые горшки не лепят", мы можем постирать белье не хуже, чем женщины.
После этого не один человек руку поднял, а все бойцы заявили свое согласие постирать белье".
-----
У Ибсена муж говорит уходящей от него Норе:
-- И ты можешь пренебречь своими священнейшими обязанностями по отношению к мужу, к детям!
Нора отвечает:
-- У меня есть еще более священная обязанность -- по отношению к самой себе.
Нора права, говоря так и уходя от мужа. Но каждый случай тут приходится рассматривать в отдельности. О, если бы жена Пушкина пожертвовала своею маленькою личностью и всю ее отдала бы на уход и заботы о муже и этим сберегла бы его для нас на десятки лет! Как бы благодарно чтили мы ее память!
Но подобного самопожертвования мы обычно ждем только от женщины. Айседора Дункан. Гениальная танцовщица. Она положила начало полному преобразованию танцевального искусства. Неестественным телодвижениям балерин в торчащих парашютиком юбочках она противопоставила свободные, гармонические движения свободного, одетого в прозрачную тунику тела. Она не танцевала под музыку, а танцевала музыку, воплощала музыку в танец.
В книге "Моя жизнь" Айседора рассказывает о своей первой любви к одному венгерскому актеру, восхитившему ее своею красотою и игрою в роли Ромео. Он тоже был в восхищении от ее танцев. Сошлись. После нескольких недель бурной страсти Ромео заговорил о женитьбе. Она спросила, что они станут делать в Будапеште. Он, как деятель искусства и в подметки не годившийся ей, удивился.
-- Как что? У тебя каждый вечер будет ложа, из нее ты будешь смотреть на мою игру, а затем ты научишься подавать мне реплики и помогать мне при разучивании роли.
Видя, что это ее совсем не прельщает, он разорвал с нею.
Через несколько лет Дункан сошлась с известным режиссером Гордоном Крэгом -- режиссером талантливым и оригинальным, но, конечно, и в сравнение не идущим с гениальною Айседорой.
Она рассказывает:
"После нескольких недель необузданных, страстных любовных ласк завязалась отчаянная борьба между гением (!) Гордона Крэга и моим искусством.
-- Почему ты не бросишь театра? -- говорил он.-- Почему ты желаешь появляться на сцене и размахивать вокруг себя руками? Почему тебе не оставаться дома и не чинить мне карандашей?"»
(с) В.В.Вересаев "Записи для себя" (1940)
См.: az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_1945_zapisi_dlya_...